Святой праведный Иоанн Кронштадтский

Начинается рассвет. Спит еще Кронштадт и только «посадская голь» начала вылезать из своих «щелей» – грязных вонючих углов, в низеньких ветхих домишках.– Боже, неужели здесь живут люди, думал я, обходя в первый раз посадские трущобы, точно вросшие в землю. Оказалось, что не только живут, но живут плотнее и скученнее, чем, например, в богадельнях или казармах. Нары понаделаны рядами, а местами еще в два этажа! Голые доски, полутемная нетопленая изба, смрадная, нестерпимо пахучая атмосфера – вот общие признаки посадских «щелей». Не стану описывать подробнее отвратительную обстановку кронштадтской нищеты, потому что в ней нет ничего исключительного и особенного: такую же обстановку и бедность и если бедность, но непременно антисанитарную грязь можно встретить везде в России и везде, где нищета, там и грязь, где бедность, там и вонь; парадной, «нарядной» нищеты, как, например, в Германии, у нас нет. Хотя чистота в сущности ничего не стоит, но у русских она составляет исключительное достояние богатых…

Только что пробило пять часов утра, как из убогих посадских избушек начали выскакивать фигуры, мужские и женские, в каких-то «маскарадных» костюмах: кто в кацавейке и больших калошах, кто в зипуне с торчащими клоками ваты; на голове остов цилиндра, соломенная в дырах шляпа и тому подобное. Все торопятся, точно по делу бегут…

– Не опоздать бы, не ушел бы…

Только это у всех и на уме, потому что если «опоздать» или «он» ушел – день голодовки и ночлега под открытым небом.

Конечно, этот «он» – отец Иоанн, «отец» и единственный печальник всей кронштадтской подзаборной нищеты… Без него половина «посадских», вероятно, давно извелась бы от холода и голода.

– Куда же вы так торопитесь?– спросил я одного оборванца, когда первый раз знакомился с «золотой ротой Кронштадта».

– В «строй», – отвечал он, – кто опоздает к раздаче – после не получит.

Я пошел тоже за бежавшими…

На дворе было холодно и совсем еще темно; фонарей в этих улицах в Кронштадте нет, так что ходить приходится почти ощупью. Мы прошли несколько улиц, пока на горизонте обрисовался купол Андреевского собора.

– Где «строиться?» – спрашивали золоторотцы друг друга…

– У батюшки, у батюшки… Он сегодня не служит в соборе.

Когда я подошел к дому, в котором живет отец Иоанн, там собралось уже несколько сот оборванцев и народ продолжал стекаться со всех сторон.

– Стройся, стройся,– слышались голоса.

Сотни собравшейся голи начали становиться вдоль забора, начиная от дома отца Иоанна по направлению к «Дому трудолюбия». На одной стороне становились мужчины, на противоположной панели– женщины. Меньше чем в пять минут образовалась длинная лента из человеческих фигур, примерно в полверсты. Бедняки стояли в три колонны, то есть по три человека вряд, так что занимали всю панель, женщин было гораздо меньше мужчин.

Все ждали…

Долго я ходил по линии «строя», всматриваясь в эти изнуренные лица, исхудалые, оборванные фигуры… На лице каждого можно было прочесть целую житейскую драму, если не трагедию… Были тут молодые, почти юноши и седые старцы, попадались на костылях, убогие, с трясущимися головами, с обезображенными лицами…

Да, такую коллекцию «сирых» трудно подобрать; если каждый из них в отдельности не способен тронуть сердце зрителя, то коллекция этих «детей отца Иоанна» может заставить дрогнуть самое черствое сердце! Пусть большая часть их пьяницы или люди порочные, пусть сами они виноваты в своем положении, но ведь это люди… люди страдавшие, страдающие и не имеющие в перспективе ничего, кроме страданий! Вот бывший студент медицинской академии, вот надворный советник, поручик, бывший купец миллионер, вот родовой дворянин громкой фамилии… У этого семья и больная жена, у того старуха мять, сестры… Мне показали старика, который двадцать лет питается одним хлебом и водой, у него высохла правая рука, он лишился возможности работать и двадцать лет живет подаянием отца Иоанна. Двадцать лет он не имеет собственного угла, не видал тарелки супа и если бы не отец Иоанн, то давно умер бы с голоду.

Я просил показать мне этого старика. Несчастный стоял в хвосте «строя» в первой колонне.

– Любоваться пришли,– ядовито обратился он ко мне с укором, когда я остановился против него…

Вид старика был суров; нависшие седые брови почти закрывали глаза, а всклокоченная седая борода спускалась на грудь; глубокие морщины и желтый отлив кожи красноречивее слов свидетельствовали о пережитом старцем… Его высокая фигура как-то сгорбилась, а правая рука висела без движения…

– Возьми, старец, – протянул я ему руку с кредитным билетом.

– Оставьте себе или дайте вот им, – отвечал он, мотнув головой в сторону «строя» и не принимая моей руки, – я не нищий, моя правая рука высохла, а левая не принимала еще милостыни…

– Да ведь ты же двадцать лет живешь подаянием?

– Ложь! Двадцать лет меня питает отец Иоанн, но милостыни я не просил и подаяния не принимал.

– Так если ты берешь от отца Иоанна, почему же не хочешь взять от меня?

– Я не знаю тебя и знать не хочу, а отец Иоанн – мой отец, он не свое дает, а Божие, дает то, что он получает для нас от Бога. Ты даешь мне двугривенный, как нищему, а отец Иоанн дает мне, как родному; как другу дает любя… Он тысячу рублей дал бы, если бы нас меньше было, для него деньги не имеют той цены, как вам, господин…

Я на этом прекратил разговор, но потом ближе познакомился со стариком; история его так интересна, что я впоследствии вернусь еще к нему…

Еще не было шести часов, когда из калитки хорошо знакомого «золоторотцам» дома, вышел батюшка… Толпа заколыхалась, но все остались на местах, обнажив только головы.

Отец Иоанн снял свою шляпу, сделал поклон своим «детям», перекрестился на виднеющийся вдали храм и пошел по «строю».

– Раз, два, три… десять… двадцать…

Двадцатый получил рубль для раздела с девятнадцатью коллегами. Опять: «раз, два, три… десять… двадцать» и опять рубль. Так до самого конца «строя». Только что кончился счет, вся толпа бросилась со своих мест к батюшке. Кто становился на колени, кто ловил руку батюшки для поцелуя, кто просил благословения, молитвы; некоторые рассказывали свои нужды… И отец Иоанн всех удовлетворил, никому не отказал; видно было, что почтенный пастырь сроднился с этой средой, понимает их без слов, по одному намеку, точно так же, как и толпа понимает его по одним жестам…

Окруженный и сопровождаемый своими «детьми», отец Иоанн медленно движется к собору Андрея Первозванного (или церкви «Дома трудолюбия») для служения ранней обедни. Исчез батюшка в дверях храма и толпа рассеивается по городу, лишь ничтожная часть остается на паперти для сбора подаяний. Это уж профессиональные нищие, которых, однако, сравнительно очень немного, и напрасно некоторые полагают, будто отец Иоанн размножает нищих.

«Строй» золоторотцев, как я называю нищих отца Иоанна, образовался давно уже, лет тридцать, но дисциплинировался, развился и приумножился за последние годы. По самому умеренному расчету, число бедняков, живущих на счет отца Иоанна, достигает тысячи человек, причем все они ежедневно утром и вечером получают несколько копеек. Независимо от этого для них устроены на средства кронштадтского пастыря ночлежный приют, рабочий дом и двенадцать благотворительных заведений. Я упоминал прежде, что содержание приютов, лечебниц, мастерских и других заведений при кронштадтском «Доме трудолюбия» обходится отцу Иоанну в пятьдесят– шестьдесят тысяч рублей ежегодно, не считая утренних и вечерних раздач, а также случайных выдач, более или менее крупных.

Бедняки привыкли смотреть на заботы о них почтенного пастыря, как на что-то должное, почти законное. Если иногда случается, что при разделе «строй» получает по две копейки на человека, вместо ожидавшихся трех, то раздаются громкие протестующие голоса:

– Не брать, ребята, ничего не брать, не надо. Этак завтра батюшка по копейке даст. Что ж мы будем на улице ночевать, что ли (в ночлежном приюте взимается по три копейки с человека).

– Митрич, ступай депутатом к батюшке; скажи, что меньше трех мы не берем.

Впрочем, эти голоса никогда не одерживали победы и оставались в ничтожном меньшинстве. Ни «Митрич» и никто другой никогда не решились бы идти с протестом, а так погалдят, пошумят, возьмут, конечно, то, что дают, и разбредутся по домам.

Отец Иоанн и сам смотрит на заботы о кронштадтских бедняках, как на свою обязанность. Последние годы он не имеет времени оделять «строя», но поручает это, кому-либо из приближенных, а когда уезжает в Москву или на родину, то оставляет на все дни определенную сумму с тем, чтобы бедняки ежедневно утром и вечером получали по три или пять копеек (смотря какими ресурсами располагает пастырь).

«Строй» обожает своего «отца» и «кормильца», нравственное влияние батюшки на него громадно.

Однажды имел место следующий случай. Бывший полицеймейстер Головачев сообщил отцу Иоанну, что его нищие занимаются грабежами и что один из них сорвал с господина Б. дорогую бобровую шапку, когда тот проезжал вечером по одной глухой улице. В тот же день по получении этого известия отец Иоанн собрал свой «строй» и объявил ему неприятную весть. «Строй» молча выслушал батюшку, и десятки голосов отвечали:

– Не наших это, батюшка, рук дело. Сегодня же мы разузнаем и найдем виновника.

Действительно, в тот же день вечером бобровая шапка была представлена отцу Иоанну…

Вообще, довольно батюшке намекнуть о каком-либо желании, чтобы бедняки немедленно приняли все меры к выполнению воли своего «отца».

«Строй» подвергается довольно частым видоизменениям. Можно назвать несколько десятков (а может быть, и сотен) бедняков, которые под влиянием пастырства отца Иоанна и при его материальной поддержке и помощи сделались теперь если не богатыми, то сравнительно достаточными тружениками: некоторые получили хорошие места, Другие сделались торговцами, третьи покинули Кронштадт и Петербург, отправившись на заработки в провинцию. Но прибывающих всегда больше выбывающих, почему численность «строя» растет с каждым годом. Конечно, в массе есть люди порочные, есть и профессиональные нищие, но можно утверждать, что хороших больше, чем худых, и несчастных больше, чем порочных, даже много больше. Отец Иоанн знает про плевелы своей паствы и старается игнорировать их по возможности, но никогда не выделяет их из «строя» при разделе подаяния, руководствуясь общим правилом: «просящему у тебя дай». А если этот «просящий снесет подаяние в кабак – это дело его совести, он за это отвечать будет.

Отец Иоанн, как мы видели выше, отправляет в течение долгого тридцатипятилетнего периода все священнические обязанности, до законоучительства включительно, наравне со всеми другими иереями у него есть свои прихожане, требы и так далее, как и во всех других церквах с одним или несколькими священниками; но та деятельность, о которой мы будем говорить ниже, выходит из пределов «прихода» кронштадтского Андреевского собора, как вообще она выходит из пределов обязанностей духовного отца и пастыря церкви. Эта деятельность «вне-нормальная», если можно так выразиться, «или сверх-нормальная», и она-то дает отцу Иоанну тот нравственный облик, который подобно магниту притягивает к себе сердца людей, заставляя их искать скромного и ничем по внешнему виду или положению не выделяющегося священника.

В своем месте мы говорили о необыкновенной популярности отца Иоанна, представляющего собой образец, как добродетели, так и скромности чисто-христианской, и здесь мы хотим только протестовать против упреков некоторых скептиков, ставящих отцу Иоанну чуть ли не в вину его популярность. Мы можем засвидетельствовать, что у отца Иоанна Сергиева постоянно правая рука не знает, что, делает левая. Он избегает всякого проявления благодарности, прячется от разных депутаций или демонстраций и неоднократно, при виде встречающей его тысячной толпы, он восклицал:

– Что мне с ними делать? Научите, куда от них укрыться…

Пробовал отец Иоанн просить своих почитателей с церковной кафедры держать себя скромнее и не устраивать ему триумфов, при редких беседах с представителями печати он просто умолял не печатать о случаях исцеления его молитвами и вообще не писать о его деятельности; наконец, придумывал он разные потаенные входы и выходы, но все напрасно! Чем больше избегал он огласки и популярности, тем больше его преследовали, так что, махнув в конце концов на все рукой, он сделался совершенно равнодушен ко всему окружающему и не замечает, кажется, что происходит вокруг. Затрут ли его толпой, он будет стоять и ждать, пока кто-нибудь не высвободит его, или сами осаждающие не сделаются снисходительнее; встречают ли, провожают ли его, он раскланивается, терпеливо все выслушивает и как посторонний свидетель идет далее своей дорогой. За все тридцать пять лет священнослужения отец Иоанн не только ни разу не вызвал какой-либо демонстрации, но не дал даже малейшего повода заподозрить его в желании стать предметом демонстративного чествования. Мало того, когда он замечал только желание с чьей-либо стороны эксплуатировать его популярность (а таких поползновений было множество), он резко и решительно обрывал свои отношения.

Мы говорим все это, чтобы поставить благотворительную деятельность кронштадтского пастыря в надлежащем виде. Человек, который сам спрашивает «Дом трудолюбия», сколько он ему прислал или пожертвовал тогда-то; который, получая одной рукой запечатанный пакет с деньгами, тут же передает его просящему, не распечатывая; наконец, который отдает неимущим все, что получает с имущих, а это «все» равняется нередко сотням тысяч рублей, такой человек не может искать популярности просто потому, что она ему ни на что не нужна. Человек, который отказывает в посещении предлагающему ему тысячу рублей, а идет в подвал к нищему, которому, кроме посещения, надо еще дать из своего кармана помощь материальную, не может быть заподозрен в какой-нибудь корысти… Здесь нет места мелочным целям земного тленного богатства.

Переходим теперь после этой оговорки к подробностям благотворительности отца Иоанна. Мы видели десятки случаев, когда молитва отца Иоанна совершала даже чудеса, перерождала душу и сердце человека, совершала нравственный подъем упавшего духа, исцеляла телесные недуги и так далее. Легкомысленно было бы думать, что всякий больной, обратившийся в критическую минуту к молитве отца Иоанна, получал непременно исцеление. Тогда это была бы какая-то клиника, в которую обращались бы все «на случай», как теперь обращаются к барону Вревскому и разным знахарям.

– Поможет – хорошо, а не поможет – все равно умирать надо – доктора отказались лечить…

Если мы знаем сотни случаев, когда молитва отца Иоанна спасала больных и помогала умирающим, то мы знаем также тысячи случаев, когда к нему писали и ездили «на авось», но никакой помощи ни получали.

Молитесь, Господь поможет вам по вере вашей,— говорит всегда отец Иоанн и в этом смысле молится сам.

Очевидно, если к молитве обращаются «на случай», как к соломинке, за которую хватается утопающий, то нечего и ждать от отца Иоанна какой-либо помощи, потому что он прежде всего человек искренно и глубоко верующий, живущий по букве и духу евангельского писания.

Напротив, те сравнительно немногие, которые находили нравственное или физическое исцеление у отца Иоанна, были все без исключения люди, или набожные, или проникшиеся в ту минуту, когда они говорили с отцом Иоанном, твердой и непоколебимой верой в возможность чудесной силы Божией, ниспосылаемой по молитве людей, сильных верой и благочестивой жизни. Правы они или нет, имеем ли мы здесь дело с Промыслом Божиим или простой случайностью – оставим на совести каждого. Наша задача – правдиво передать только одни факты, не пытаясь давать им научного или канонического толкования.

Перейдем теперь к другой не менее интересной и почтенной отрасли благотворительной помощи отца Иоанна. Здесь уже двух мнений не может быть.

Официальная благотворительная деятельность отца Иоанна сосредотачивается главным образом на кронштадтском «Доме трудолюбия», и частью на устроенном по тому же типу «Доме трудолюбия» в Санкт-Петербурге.

С самого вступления своего на пастырское поприще отец Иоанн стал заботиться об улучшении быта беднейшей части населения своего прихода и всего Кронштадта. Еще в шестидесятых годах он заговорил в печати об учреждении «Домов трудолюбия». В 1874 году, по его инициативе, было учреждено при Андреевском соборе приходское попечительство. «Церковное попечительство,– говорил отец Иоанн при его открытии, – есть учреждение первых христиан времен апостольских, которые, по братской любви, так заботились друг о друге, что не бяше нищ ни един из них (Деян. 4, 34). Оно особенно необходимо у нас. Дай Бог, чтобы оно было и у нас в таком же духе единомыслия и любви».

Вскоре при церковно-приходском попечительстве возникло замечательное благотворительное сооружение, в основе которого положены незыблемые начала: «труд и любовь». Благодаря поддержке таких деятелей (как барон Буксгевден, генеральша Лапшина, доктор Дворяшин и другие), из «Дома трудолюбия» разрослось дерево, прикрывшее своими ветвями до двадцати городов России, в которых теперь бедняки-труженики могут получить помощь не как подаяние, а как плату за труд…

Мы имеем отчеты за все годы существования кронштадтского «Дома трудолюбия» и из них особенно характерно видна основная черта деятельности отца Иоанна – поразительная скромность. Отец Иоанн не состоит в правлении «Дома» ни председателем, ни почетным управителем или распорядителем; все почетные звания и должности розданы другим, а между тем участие этих «других» и отца Иоанна выражается такими цифрами: «другие» полторы, много две тысячи рублей в год вносят в кассу общества, а отец Иоанн пятьдесят – шестьдесят тысяч… Нужно выстроить флигель или здание для помещения ночлежного приюта – «другие» составляют планы, сметы, заведуют постройкой; а отец Иоанн в стороне… он дает деньги на постройку… только!

Животов Н.Н.
1891 г.